Zerrspiegel [ Search ] [ Index ] [ Edit ] [ About ]
Альбрандт Я.
Букеевская киргизская орда
Этнографический очерк (III)
Вокруг света. 1896. № 49, с. 790-791
Язык: русский.
Этнографический очерк, путевые заметки
Бельмем Водка Восточные слова Географические названия Джигит Еда и напитки Жилище и утварь Земледелие и ирригация Землянка История Киргиз Кишкармак Козел Колодец Кочевник Лошадь Малая Узень (р.) Орда, букеевская Орда, средняя Оценка Переводчик Политические и общественные организации Проводник Профессиональные группы Россия Самооценка Скотоводство Табун Тарантас Транспорт Туземец Фауна Чанкрым Этнические и племенные группы Язык Якши
OJ, МВ
Путь наш с большими или меньшими уклонениями тянулся вдоль правого берега р. Малаго-Узеня, который, как я уже сказал, весь был усеян землянками туземцев, на этот раз пустыми. Дорога хотя и была довольно суха, но мало накатана. Степное однообразие наводило уныние и утомляло глаза.
Все это было на руку Али, который, уткнувшись в свою двухэтажную шубу, преспокойно дремал. Один Фляжкин на козлах божился и разговаривал то с лошадьми, то с проводником. А так как его ни первая ни последний не понимали, то он начал сердиться и ругать все: страну, ее жителей, дороги, кочки и даже скотину за то, что живет на какой-то полыни, которую ни один чорт есть не может.
Фляжкин затянул было заунывную песню, но вскоре заменил ее опять бранью.
- Ишь, чорт возьми, и песни даже не слыхать!.. Голос ветром что ль относит?.. Ну, сторонка, нечего сказать!..
Наконец он обратился к проводнику:
- Эй, ты, песни петь умеешь?
- Бельмем (не понимаю)! – отрезал тот.
- Я те дам пельмень, - ишь, шут, все жрать хочет! Только одно у них на уме: есть да спать… И когда только вас, шайтанов, в солдаты поберут?.. Там те накладут всего, не только пельменев, и «кишкармак» будет.
Наш проводник так далеко отъехал, что его едва было видно. Мы заметили, что он едет вовсе не по дороге. Остановились и подзываем его к себе.
- Али, спроси его, куда он нас завел – ведь дороги больше нет!
После короткого разговора Али пренаивно объясняет:
- Он говорит, что это ничего. Дорога там, налево… Тут ближе… туда объезд большой.
- Да чудак ты этакий, - он верхом, для него лишь бы только ближе, но нельзя же по таким кочкам ехать в тряском тарантасе!
- Ничего, там скоро дорога будет.
- Ну, балясы точить нечего, веди на дорогу – и все тут! – приказал я.
- Якши (хорошо).
Мы круто повернули на юго-восток и вскоре очутились на дороге, от которой уклонились было на несколько верст. Я велел передать проводнику, чтобы он с дороги больше не сворачивал, сколько бы прямой ездой путь ни сокращался.
Не проехали мы и пяти верст, как наш вожак опять мчался Бог знает где. Сколько мы ему ни толковали – он так-таки и не мог заставить себя придерживаться дороги, которая то и дело терялась в следах прошедших табунов или же сливалась с другими дорогами. Степная кровь этого джигита не могла помириться с тем, чтобы уклониться от обычая: ехать непременно напрямик.
Надо было остановиться, чтобы накормить лошадей, и мы с этой целью свернули в ближайшую кашару.
Расположившись за чаем, я посредством переводчика пустился в разговор с нашим кашаро-хозяином, которого, между прочим, спросил, сколько приблизительно верст осталось до Новой-Казанки.
- Три глазомера, - ответил он.
- Что?!
- Три глазомера, - вытаращил глаза. Во всю жизнь я не слышал и не читал, чтобы так определяли расстояние.
- Да скажите на милость, сколько же верст означают эти три глазомера и что такое значит «глазомер»?.. Я решительно не понимаю!
- Глазомер, значит, как далеко видно глазами, - пояснил Али.
- Хорошо. Ведь ты же можешь определить, сколько приблизительно верст означает один глазомер?
- Нет, тоже не могим…
Сколько я ни бился, сколько ни доказывал, что зрение у людей далеко не одинаковое, что много зависит от местности, погоды и т.д. – выяснилось только одно: большинство киргизов средней орды (вероятно и южной тоже) о версте никакого понятия не имеют. Расстояние они определяют по глазомерам или по тому, как далеко слышен крик человека, кричащего во все горло, что они называют «чанкрым». То и другое обозначает известное расстояние, которое все киргизы отлично понимают. В связи с этим состоит и езда их напрямик – без дорог.
- Ах, вы шуты этакие, право шуты! – бурлил себе под нос Фляжкин, уписывая за обе щеки холодную закуску и запивая ее чаем. – Глазомер!.. Да ведь там, где мы барана не увидим, он булавку найдет; у него глаза-то как у рыси – и днем и ночью видит, да и думает, что все так!
Помирившись с тем, что до Казанки осталось верст сорок (три глазомера), мы около двух часов пополудни отправились дальше.
Почва постепенно стала опять менять характер, - начали встречаться пески, которых из самого Мазанова и признаков не было. Изменялись понемногу и берега р. Узеня, становясь ниже, менее крутыми и обрывистыми.
Мое внимание обратили часто встречавшиеся ямы в аршин или два глубины и такой же ширины. Значение этих ям я никак себе объяснить не мог. Наконец пришел мне на помощь Али, пояснивший, что это копани (колодцы), служащие в летнее время для водопоев, и что ими изрыта вся степь. Вода под таким тонким слоем земли вполне пресная; в глубоких же колодцах, которые, впрочем, в орде встречаются редко, горько-соленая и негодная для употребления. Копани никаких срубов не имеют да и не требуют; а если вода в том или другом иссякнет, то он заменяется новым в другом месте. Только это и дает возможность удаляться киргизам от речек и селиться повсеместно врассыпную.
Отъехали мы верст двадцать и спросили встретившегося нам киргиза, далеко ли еще до Казанки.
- Там, за сыртом, могилки, а от них недалеко, - объяснил он.
- Верст двадцать будет?
- Да, будет.
Действительно, верстах в 10 от этого места оказалось много бесформенных камней, из породы песчаника-плитняка, которые и обозначали могилы. Верст через пять спрашиваем другого киргиза, который сказал, что осталось верст восемнадцать. Отъехали еще верст пять, - третья встреча, опять вопрос, и – о ужас! – нам с большим авторитетом объясняют, что до Казанки осталось не менее двадцати пяти верст.
После такого афронта я распорядился, чтобы ни одного из этих чудаков больше не спрашивать, сколько бы их ни встречалось, потому что от этого все равно никакого толку быть не может.
Надвигались сумерки, а никакой Казанки и близко не было.
Чем больше темнело, тем разговорчивее становился наш возница.
- Эй, киргиз! – закричал он проводнику. – Ну-ка, крикни теперь слышно, что ль, в Казанке-то будет!.. Если услышат, скажи, чтобы самовар поставили. Такого паршивого места и такого народа отродясь не видал, ей Богу! Где они только родятся? Али, ты где родился? – обратился он к моему спутнику, не добившись ответа от проводника.
- Здесь, в орде. Зачем тебе?
- Да разве тут можно родиться?
- Можно, можно. Видал, сколько ребятишек есть. Этот довод для Фляжкина был вполне убедителен, и он, прекратив вопросы, стал убеждать Али, что киргизов следовало бы брать в солдаты: там бы де их уму-разуму научили и проч.
- Зачем солдаты? – чуть не подпрыгнув, прервал Али.
-А как же! Там только и учат вашего брата.
- Ой-ой! Ты зря калякаешь.
- У вас все зря, как про дело скажешь. Нет, ты бы у нас в «Россеи» пожил, да барским бы побыл; небось узнал бы… вот что!
- Барин быть? – переспросил Али, не понявши сказанного. – Это хорошо, - там водка пить можно.
- Хорош ты барин, нечего… Чумазый пес!… право. И Фляжкин страшно расхохотался, воображая, вероятно, Али барином-помещиком.
Наконец, часов в восемь или девять вечера мы приехали в Казанку. Я был немало удивлен, увидав одну из улиц, освещенную фонарями. Мы ехали 6 или 7 часов и проехали по меньшей мере 60 верст ; вот вам «три глазомера».